Форум » » Жертвенный убой » Ответить
Жертвенный убой
Святополкъ: Жертвенный убой{1} В. В. Розановъ Мнѣ однажды пришлось присутствовать на еврейской бойнѣ и видѣть убой скота по правиламъ еврейскаго ритуала. Передаю голый фактъ вовсей его наготѣ. Случилось это такъ.Лѣтъ шесть тому назадъ я, связанный службою, проживалъ въ крупномъ центрѣ Юго-Западнаго края, на три четверти населенномъ евреями. Во время частыхъ загородныхъ прогулокъ мое вниманіе привлекло страннаго вида зданіе съ длинными фабричнаго типа корпусами, обнесенными высокимъ плотнымъ частоколомъ, какимъ принято обносить остроги и мѣста заключенія. Вскорѣ я узналъ, что это городская бойня и бездѣйствующій альбуминный заводъ. Интересуясь вопросами городского благоустройства и будучи знакомъ съ постановкой столичныхъ боенъ, я рѣшилъ осмотрѣть мѣстную городскую бойню, совершенно упустивъ изъ виду, что городъ населенъ преимущественно евреями, что вся торговля находится въ рукахъ евреевъ, а слѣдовательно, и городская бойня должна быть еврейской. Еврей-привратникъ на мой вопросъ: "Можно ли осмотрѣть бойню?", замялся и, по-видимому, намѣревался обратиться къ авторитету своего начальства въ небольшомъ флигелькѣ у воротъ. Въ это время изъ флигелька выскочилъ юркій, свирѣпаго вида еврей и набросился на привратника. Понимая нѣсколько еврейскій жаргонъ, я могъ разобрать слѣдующую фразу: "Что же ты долго разговариваешь? Ты видишь, что это не еврей. Вѣдь тебѣ приказано пропускать только однихъ евреевъ". "Въ такомъ случаѣ надо будетъ во что бы то ни стало проникнуть на бойню", - подумалъ я и рѣшилъ продолжать прогулку. Возвращаясь домой опять мимо бойни, я замѣтилъ, что привратника смѣнили, и рѣшилъ вторично попытать счастья. Для большей убѣдительности я заявилъ привратнику, что я причастенъ къ ветеринарному надзору, что мнѣ по дѣлу необходимо пройти въ контору, ввиду чего я прошу провести меня въ контору. Привратникъ помялся, но затѣмъ объяснилъ, какъ мнѣ пройти... Старика еврея во флигелѣ, по-видимому, не оказалось, и я благополучно добрался до конторы. Въ конторѣ меня встрѣтилъ интеллигентнаго вида еврей. Я отрекомендовался ветеринаромъ, не называя, впрочемъ, фамиліи, и просилъ провести меня на бойню. Завѣдующій началъ подробно распространяться объ устройствѣ бойни, при которой имѣются бездѣйствующій альбуминный заводъ, водопроводъ и также всѣ новѣйшія приспособленія. Наконецъ, завѣдующій началъ сообщать, откуда преимущественно доставляютъ скотъ, какой породы, въ какомъ количествѣ и пръ. Когда я перебилъ его и вторично попросилъ провести на бойню, онъ послѣ короткой паузы заявилъ мнѣ, что провести на бойню не можетъ. Впрочемъ, такъ какъ меня "интересуетъ техническая часть дѣла", то, пожалуй, онъ "можетъ показать мнѣ раздѣлку мяса". Въ это время завѣдующаго вызвали, и, уходя, онъ крикнулъ мнѣ: "Сейчасъ пришлю вамъ провожатаго". Я рѣшилъ, что проводника дожидаться не слѣдуетъ, такъ какъ онъ, очевидно, покажетъ мнѣ лишь то, что меня не интересуетъ. Безъ особыхъ приключеній мнѣ удалось добраться до помѣщенія бойни. Она представляла рядъ длинныхъ каменныхъ сараевъ, въ которыхъ происходила раздѣлка мясныхъ тушъ. Единственное, что бросилось въ глаза, это крайне антисанитарное состояніе помѣщенія. Одинъ изъ рабочихъ объяснилъ мнѣ, что убой уже конченъ, что лишь въ послѣднемъ корпусѣ оканчиваютъ убой телятъ и мелкаго скота. Вотъ въ этомъ-то помѣщеніи я увидѣлъ наконецъ интересовавшую меня картину убоя скота по еврейскому обряду. Прежде всего бросилось въ глаза то, что я вижу не убой скота, а какое-то таинство, священнодѣйствіе, какое-то библейское жертвоприношеніе. Передо мной были не просто мясники, а священнослужители, роли которыхъ были, по-видимому, строго распредѣлены. Главная роль принадлежала рѣзнику, вооруженному колющимъ орудіемъ; ему при этомъ помогали цѣлый рядъ другихъ прислужниковъ: одни держали убойный скотъ, поддерживая его въ стоячемъ положеніи{2}, другіе наклоняли голову{3} и зажимали ротъ жертвенному животному{4}. Третьи собирали кровь въ жертвенные сосуды и выливали ее на полъ при чтеніи установленныхъ молитвъ; наконецъ, четвертые держали священныя книги, по которымъ читались молитвы и производилось ритуальное священнодѣйствіе. Наконецъ, были и просто мясники, которымъ передавался битый скотъ по окончаніи ритуала. На обязанности послѣднихъ лежало сдираніе шкуръ и раздѣлка мяса. Убой скота поражалъ чрезвычайной жестокостью и изувѣрствомъ. Жертвенному животному слегка ослабляли путы, давая возможность стоять на ногахъ; въ этомъ положеніи его все время поддерживали трое прислужниковъ, не давая упасть, когда оно ослабѣвало отъ потери крови. При этомъ рѣзникъ, вооруженный въ одной рукѣ длиннымъ - въ полъ-аршина ножомъ съ узкимъ лезвіемъ, заостреннымъ на концѣ, и въ другой рукѣ длиннымъ, вершковъ шести, шиломъ спокойно, медленно, разсчитано наносилъ животному глубокія колющія раны, дѣйствуя поперемѣнно названными орудіями. При этомъ каждый ударъ провѣрялся по книгѣ, которую мальчикъ держалъ раскрытою передъ рѣзникомъ; каждый ударъ сопровождался установленными молитвами, которыя произносилъ рѣзникъ{5}. Первые удары производились въ голову животному, затѣмъ въ шею, наконецъ, подмышки и въ бокъ. Сколько именно наносилось ударовъ - я не запомнилъ, но очевидно было, что количество ударовъ было одно и то же при каждомъ убоѣ; при этомъ удары наносились въ опредѣленныхъ порядкѣ и мѣстахъ, и даже форма ранъ, вѣроятно, имѣла какое-нибудь значеніе символическое, такъ какъ однѣ раны наносились ножомъ, другія же - шиломъ; причемъ всѣ раны были колотыя, такъ какъ рѣзникъ, что называется, "шпынялъ" животное, которое вздрагивало, пробовало вырваться, пыталось мычать, но оно было безсильно: ноги были связаны, кромѣ того, его плотно держали трое дюжихъ прислужниковъ, четвертый же зажималъ ротъ, благодаря чему получались лишь глухіе, задушенные хрипящіе звуки{6}. Каждый ударъ рѣзника сопровождался струйкой крови, причемъ изъ однихъ ранъ она слегка сочилась, тогда какъ изъ другихъ она давала цѣлый фонтанъ алой крови, брызгавшей въ лицо{7}, на руки и платье рѣзника и прислужниковъ. Одновременно съ ударами ножа одинъ изъ прислужниковъ подставлялъ къ ранамъ священный сосудъ{8}, куда стекала кровь животнаго. При этомъ прислужники, державшіе животное, мяли и растирали бока, по-видимому, съ цѣлью усилить потоки крови. Послѣ нанесенія описанныхъ ранъ наступала пауза, во время которой кровь собиралась въ сосуды и при установленныхъ молитвахъ выливалась на полъ, покрывая его цѣлыми лужами{9};затѣмъ, когда животное съ трудомъ удерживалось на ногахъ и оказывалось въ достаточной мѣрѣ обезкровленнымъ, его быстро приподнимали, клали на спину, вытягивали голову, причемъ рѣзникъ наносилъ послѣдній, заключительный ударъ, перерѣзая животному горло. Вотъ этотъ послѣдній и былъ единственнымъ рѣжущимъ ударомъ, нанесеннымъ рѣзникомъ жертвенному животному. Послѣ этого рѣзникъ переходилъ къ другому, тогда какъ убитое животное поступало въ распоряженіе простыхъ мясниковъ, которые сдирали съ него шкуру и приступали къ раздѣлкѣ{10} мяса. Производился ли убой крупнаго скота тѣмъ же способомъ или же съ какими-либо отступленіями - судить не могу, потому что при мнѣ производился убой овецъ, телятъ и годовалыхъ бычковъ. Вотъ каково было зрѣлище еврейскаго жертвоприношенія; говорю "жертвоприношенія", такъ какъ другого, болѣе подходящаго слова не могу подобрать для всего видѣннаго, потому что, очевидно, передо мною производился не простой убой скота, а совершалось священнодѣйствіе, жестокое - не сокращавшее, а, наоборотъ, удлинявшее мученіе. При этомъ по извѣстнымъ правиламъ, съ установленными молитвами, на нѣкоторыхъ резникахъ надѣтъ былъ бѣлый молитвенный платъ съ черными полосами, который надѣваютъ раввины въ синагогахъ{11}. На одномъ изъ оконъ лежали такой же платъ, два жертвенныхъ сосуда и скрижали, которыя при помощи ремней каждый еврей наматываетъ на руку во время молитвы. Наконецъ, видъ рѣзника, бормочущаго молитвы, и прислужниковъ не оставлялъ ни малѣйшаго сомнѣнія. Всѣ лица были какія-то жестокія, сосредоточенныя{12}, фанатически настроенныя. Даже посторонніе евреи, мясоторговцы и приказчики, стоявшіе во дворѣ, ожидавшіе окончанія убоя, даже они были странно сосредоточенны{13}. Среди нихъ не слышно было обычной суеты и бойкаго еврейскаго жаргона, они стояли молча{14}, молитвенно настроенные. Будучи утомленъ и подавленъ всѣмъ видомъ мученій и массою крови, какой-то жестокостью ненужной, но желая все же до конца досмотрѣть убой скота, я облокотился о притолоку двери и невольнымъ движеніемъ приподнялъ шляпу. Этого было достаточно для того, чтобы меня окончательно выдать. По-видимому, ко мнѣ давно присматривались, но послѣднее мое движеніе являлось прямымъ оскорбленіемъ таинства, такъ какъ всѣ участники, а также посторонніе зрители ритуала все время оставались въ шапкахъ, съ покрытыми головами. Ко мнѣ немедленно подскочили два еврея, назойливо повторяя одинъ и тотъ же непонятный для меня вопросъ. Очевидно, это былъ извѣстный каждому еврею пароль, на который я также долженъ былъ отвѣтить установленнымъ же лозунгомъ. Мое молчаніе вызвало невообразимый гвалтъ. Резники и прислужники побросали скотъ и бросились въ мою сторону. Изъ другихъ отдѣленій также выбѣжали и присоединились къ толпѣ, которая оттѣснила меня во дворъ, гдѣ я моментально былъ окруженъ. Толпа галдѣла, настроеніе было, несомнѣнно, угрожающее, судя по отдѣльнымъ восклицаніямъ, тѣмъ болѣе что у резниковъ въ рукахъ оставались ножи, а у нѣкоторыхъ прислужниковъ появились камни. Въ это время изъ одного изъ отдѣленій вышелъ интеллигентнаго вида представительный еврей, авторитету котораго толпа безпрекословно подчинялась, изъ чего я заключаю, что это долженъ былъ быть главный рѣзникъ - лицо несомнѣнно священное въ глазахъ евреевъ. Онъ окликнулъ толпу и заставилъ ее замолчать. Когда толпа разступилась, онъ вплотную подошелъ ко мнѣ и грубо крикнулъ, обращаясь на "ты": "Какъ смѣлъ ты взойти сюда? Вѣдь ты знаешь, что по нашему закону запрещено присутствовать при убоѣ лицамъ постороннимъ". Я по возможности спокойно возразилъ: "Я ветеринарный врачъ, причастенъ къ ветеринарному надзору и прошелъ сюда по своимъ обязанностямъ, ввиду чего прошу васъ говорить со мной другимъ тономъ". Мои слова произвели замѣтное впечатлѣніе какъ на рѣзника, такъ и на окружающихъ. Рѣзникъ вѣжливо, обращаясь на "вы", но тономъ, не терпящимъ возраженія, заявилъ мнѣ: "Совѣтую вамъ немедленно удалиться и не говорить никому о видѣнномъ"{15}. "Вы видите, какъ возбуждена толпа, я не въ силахъ удержать ее и не ручаюсь за послѣдствія, если только вы сію же минуту не покинете бойню". Мнѣ осталось только послѣдовать его совѣту. Толпа очень неохотно, по оклику рѣзника, разступилась - и я по возможности медленно, не теряя самообладанія, направился къ выходу. Когда я отошелъ нѣсколько шаговъ, вдогонку полетѣли камни, звонко ударяясь о заборъ, и я не ручаюсь за то, что они не разбили бы мой черепъ, если бы не присутствіе старшаго рѣзника и не находчивость и самообладаніе, которые не разъ выручали меня въ жизни. Уже приближаясь къ воротамъ, у меня мелькнула мысль: "А что, если меня остановятъ и потребуютъ предъявить документы?" И эта мысль заставила меня противъ воли ускорить шаги. Только за воротами я облегченно вздохнулъ, почувствовавъ, что избѣгнулъ очень и очень серьезной опасности. Взглянувъ на часы, я пораженъ былъ тѣмъ, какъ было еще рано. Вѣроятно, судя по времени, я пробылъ не болѣе часа, такъ какъ убой каждаго животнаго длился 10-15 минутъ, тогда какъ время, проведенное на бойнѣ, казалось мнѣ вѣчностью. Вотъ то, что я видѣлъ на еврейской бойнѣ, вотъ та картина, которая не можетъ изгладиться изъ тайниковъ моего мозга, картина какого-то ужаса, какой-то великой, скрытой для меня тайны, какой-то наполовину разгаданной загадки, которую я не хотѣлъ, боялся разгадать до конца. Я всѣми силами старался если не забыть, то отодвинуть подальше въ моей памяти картину кроваваго ужаса, и это мнѣ отчасти удалось. Со временемъ она потускнѣла, заслонена была другими событіями и впечатлѣніями, и я бережно носилъ ее, боясь подойти къ ней, не умѣя объяснить ее себѣ во всей ея полноте и совокупности. Ужасная картина убіенія Андрюши Ющинскаго, которую обнаружила экспертиза профессоровъ Косоротова и Сикорскаго, ударила мнѣ въ голову. Для меня эта картина вдвойнѣ ужасна: я уже ее видѣлъ. Да, я видѣлъ это звѣрское убійство. Видѣлъ его собственными глазами на еврейской бойнѣ. Для меня это не новость, и если меня что угнетаетъ, такъ это то, что я молчалъ. Если Толстой при извѣщеніи о смертной казни - даже преступника - восклицалъ: "Не могу молчать!", то какъ же я, непосредственный свидѣтель и очевидецъ, - такъ долго молчалъ? Почему я не кричалъ: "Караулъ", не оралъ, не визжалъ отъ боли? Вѣдь мелькало же у меня сознаніе, что я видѣлъ не бойню, а таинство, древнее кровавое жертвоприношеніе, полное леденящаго ужаса. Вѣдь недаромъ же въ меня полетѣли камни, недаромъ я видѣлъ ножи въ рукахъ резниковъ. Недаромъ же я былъ близокъ, и, можетъ быть, очень близокъ, къ роковому исходу. Вѣдь я осквернилъ храмъ. Я облокотился о притолоку храма, тогда какъ въ немъ могли присутствовать лишь причастные ритуалу левиты и священнослужители. Остальные же евреи почтительно стояли въ отдаленіи. Наконецъ, я вдвойнѣ оскорбилъ ихъ таинство, ихъ ритуалъ, снявъ головной уборъ. Но почему же я вторично молчалъ во время процесса! Вѣдь передо мной уже была эта кровавая картина, вѣдь для меня не могло быть сомнѣнія въ ритуалѣ. Вѣдь передо мною все время, какъ тѣнь Банко, стояла кровавая тѣнь милаго, дорогого мнѣ Андрюши. Вѣдь это же знакомый намъ съ дѣтства образъ отрока-мученика, вѣдь это второй Дмитрій-Царевичъ, окровавленная рубашечка котораго виситъ въ Московскомъ Кремлѣ, у крошечной раки, гдѣ теплятся лампады, куда стекается Святая Русь. Да, правъ, тысячу разъ правъ защитникъ Андрюши, говоря: "Одинокій, безпомощный, въ смертельномъ ужасѣ и отчаяніи принялъ Андрюша Ющинскій мученическую кончину. Онъ, вѣроятно, даже плакать не могъ, когда одинъ злодѣй зажималъ ему ротъ, а другой наносилъ удары въ черепъ и въ мозгъ..." Да, это было именно такъ, это психологически вѣрно, я этому былъ зритель, непосредственный свидѣтель, и если я молчалъ - такъ, каюсь, потому, что я былъ слишкомъ увѣренъ, что Бейлисъ будетъ обвиненъ, что безпримѣрное преступленіе получитъ возмездіе, что присяжнымъ будетъ поставленъ вопросъ о ритуалѣ во всей его полноте и совокупности, что не будетъ маскировки, трусости, не будетъ мѣста для временнаго хотя бы торжества еврейства. Да, убійство Андрюши, вѣроятно, было еще болѣе сложнымъ и леденящимъ кровь ритуаломъ, чѣмъ тотъ, при которомъ я присутствовалъ; вѣдь Андрюшѣ нанесено было 47 ранъ, тогда какъ при мнѣ жертвенному животному наносилось всего нѣсколько ранъ - 10-15, можетъ быть какъ разъ роковое число тринадцать, но, повторяю, я не считалъ количества ранъ и говорю приблизительно. Зато характеръ и расположеніе раненій совершенно одинаковы: сперва шли удары въ голову, затѣмъ въ шею и въ плечо животному; одни изъ нихъ дали маленькія струйки, тогда какъ раны въ шею дали фонтанъ крови; это я отчетливо помню, такъ какъ струя алой крови залила руки, платье рѣзника, который не успѣлъ отстраниться. Только мальчикъ успѣлъ отдернуть священную книгу, которую все время держалъ раскрытою передъ рѣзникомъ, затѣмъ наступила пауза, несомнѣнно короткая, но она казаласьмнѣ вѣчностью - въ этотъ промежутокъ времени вытачивалась кровь. Она собиралась въ сосуды, которые мальчикъ подставлялъ къ ранамъ. Въ это же время животному вытягивали голову и съ силой зажимали ротъ, оно не могло мычать, оно издавало только сдавленные хрипящіе звуки. Оно билось, вздрагивало конвульсивно, но его достаточно плотно держали прислужники. Но вѣдь это какъ разъ то, что устанавливаетъ судебная экспертиза въ дѣлѣ Ющинскаго: "Мальчику зажимали ротъ, чтобы онъ не кричалъ, а также чтобы усилить кровотеченіе. Онъ оставался въ сознаніи, онъ сопротивлялся. Остались ссадины на губахъ, на лицѣ и на боку". Вотъ какъ погибало маленькое человѣкообразное животное. Вотъ она, жертвенная смерть христіанъ, съ замкнутымъ ртомъ, подобно скоту. Да, такъмученически умиралъ, по словамъ профессора Павлова, "молодой человѣкъ, господинъ Ющинскій отъ забавныхъ, смѣхотворныхъ уколовъ". Но что съ несомнѣнной точностью устанавливаетъ экспертиза - это паузу, перерывъ, послѣдовавшій вслѣдъ за нанесеніемъ шейныхъ, обильныхъ кровоизліяніемъ ранъ. Да, эта пауза, несомнѣнно, была - она соотвѣтствуетъ моменту вытачиванія и собиранія крови. Но вотъ подробность, совершенно пропущенная, не замѣченная экспертизой и которая ясно, отчетливо запечатлѣлась въ моей памяти. Въ то время какъ животному вытягивалъ голову и плотно зажималъ ротъ одинъ изъ прислужниковъ, трое другихъ усиленно мяли бока и растирали животное, очевидно съ цѣлью усилить кровотеченіе. По аналогіи я допускаю, что то же самое продѣлывали съ Андрюшей. Очевидно, и ему усиленно мяли, надавливали на ребра и растирали тѣло съ цѣлью усилить кровотеченіе, но эта операція, этотъ "массажъ" не оставляетъ вещественныхъ слѣдовъ - вотъ, вѣроятно, почему это осталось незафиксированнымъ судебной экспертизой, которая констатировала лишь ссадину на боку, не придавъ ей, очевидно, должнаго значенія. По мѣрѣ истеченія крови животное ослабѣвало, причемъ его поддерживали прислужники въ стоячемъ положеніи. Это опять то, что констатируетъ профессоръ Сикорскій, говоря: "Мальчикъ ослабѣлъ отъ ужаса и отчаянія и склонился на руки убійцъ". Затѣмъ, когда животное было достаточно обезкровлено, кровь, собранная въ сосуды, вылита была на полъ при чтеніи молитвъ. Еще подробность: кровь на полу стояла цѣлыми лужами, причемъ резники и прислужники оставались буквально по щиколотку въ крови. Вѣроятно, такъ требовалъ кровавый еврейскій ритуалъ, и только по окончаніи его кровь спускалась, что я, проходя, видѣлъ въ одномъ изъ отдѣленій, гдѣ былъ уже оконченъ убой. Затѣмъ, по окончаніи паузы, слѣдовали дальнѣйшіе, также разсчитанные, спокойные удары, прерывающіеся чтеніемъ молитвъ. Эти уколы давали очень мало крови или вовсе не давали ея. Колющіе удары наносились въ плечи, подъ мышки и въ бокъ животнаго. Наносятся ли они въ сердце - или прямо въ бокъ животному - установить не могу. Но вотъ нѣкоторое различіе отъ ритуала, описаннаго экспертами: животное по нанесеніи названныхъ уколовъ переворачивается, кладется на спину, причемъ ему наносится послѣдній, заключительный ударъ, которымъ перерѣзаютъ горло животному. Было ли продѣлано что-либо подобное съ Андрюшей - не установлено. Не сомнѣваюсь въ томъ, что въ томъ и другомъ случаѣ у ритуала есть свои особенности, которыя я объясняю себѣ тѣмъ, что надъ Андрюшей совершенъ былъ болѣе сложный ритуалъ, въ лицѣ его была принесена болѣе сложная жертва, надъ нимъ совершено, быть можетъ, вродѣ нашего архіерейскаго богослуженія, которое приноравливалось къ торжественному моменту освященія еврейской молельни. Видѣнный же мною ритуалъ былъ болѣе элементарный, простой ежедневной жертвой - нѣчто вродѣ нашей обыкновенной литургіи, проскомидіи. Еще подробность: враги ритуальной версіи указываютъ на то, что при еврейскомъ убоѣ скота якобы наносятся рѣжущія раны, тогда какъ судебная экспертиза установила на тѣлѣ Андрюши исключительно колющія. Я полагаю, что это не болѣе какъ наглое вранье, разсчитанное на незнаніе, на полную неосвѣдомленность нашу о томъ, какъ производится ритуальный убой скота на еврейскихъ бойняхъ; и противъ этой лжи я, какъ свидѣтель и очевидецъ убоя, протестую и опять повторяю: у резниковъ я видѣлъ въ рукахъ два орудія - узкій длинный ножъ и шило, и этими-то двумя орудіями поперемѣнно наносились колющіе удары. Рѣзникъ кололъ и "шпынялъ" животное. При этомъ, вѣроятно, и форма укола, форма самой раны имѣла какое-нибудь символическое значеніе, такъ какъ одни удары наносились остріемъ ножа, другіе же - шиломъ. Лишь послѣдній, заключительный ударъ, которымъ перерезывалось горло животнаго, былъ рѣжущій. Вѣроятно, это была та горловая рана, черезъ которую, по мнѣнію евреевъ, выходитъ душа. Наконецъ, враги ритуальной версіи указываютъ на цѣлый рядъ ненужныхъ, якобы безсмысленныхъ ударовъ, нанесенныхъ Андрюшѣ. Указывалось, напримѣръ, на "безсмысленныя" раны подъ мышками; это утвержденіе опять разсчитано на наше невѣжество, на полное незнаніе еврейскихъ обычаевъ. По этому поводу я припоминаю слѣдующее: однажды, проживая въ чертѣ осѣдлости, я попалъ въ деревенскую глушь, гдѣ поневолѣ мнѣ пришлось временно устроиться въ еврейской корчмѣ, которую содержала очень зажиточная и патріархальная еврейская семья мѣстнаго лѣсопромышленника. Долгое время хозяйка уговаривала меня у нихъ столоваться еврейскимъ кошернымъ столомъ; въ концѣ концовъ, я принужденъ былъ сдаться на доводы хозяйки. При этомъ хозяйка, уговаривая меня, объясняла, что все отличіе ихъ птицы и мяса - въ томъ, что оно "обезкровлено", а главное - "перерѣзаны сухожилія подъ мышками у животныхъ, у птицъ же - на ногахъ и подъ крыльями". Это, по мнѣнію хозяйки, имѣетъ глубокій религіозный смыслъ въ глазахъ евреевъ, "дѣлая мясо чистымъ" и годнымъ для пищи, тогда какъ "животное съ неперерезанными сухожиліями считается нечистымъ"; при этомъ она добавила, что "раны эти можетъ наносить только рѣзникъ" какимъ-то особымъ орудіемъ, причемъ раны "должны быть рваныя". По вышеизложеннымъ соображеніямъ я остаюсь при томъ твердомъ и обоснованномъ убѣжденіи, что въ лицѣ Андрюши Ющинскаго мы должны видѣть, безусловно, жертву ритуала и еврейскаго фанатизма. Не подлежитъ сомнѣнію, что это долженъ быть ритуалъ болѣе сложный, болѣе квалифицированный, нежели обыкновенный ритуалъ, по правиламъ котораго ежедневно производится убой скота и приносится ежедневная кровавая жертва. Кстати, вотъ причина, почему евреи такъ широко раскрываютъ двери синагоги. Такъ охотно, иногда демонстративно зазываютъ къ себѣ, какъ бы говоря: "Смотрите, вотъ какъ мы молимся, вотъ нашъ храмъ, наше богослуженіе - видите, у насъ нѣтъ тайны". Это ложь, тонкая ложь: намъ показываютъ не храмъ и не богослуженіе. Синагога не есть храмъ - это только школа, молитвенный домъ, религіозный домъ, религіозный клубъ, доступный всѣмъ желающимъ. Раввинъ не есть священникъ, нѣтъ - это только учитель, избранный обществомъ; храма у евреевъ нѣтъ; онъ былъ въ Іерусалимѣ, и онъ разрушенъ. Какъ въ библейскія времена, такъ и теперь храмъ замѣняется скиніей. Въ скиніи совершаются ежедневныя жертвоприношенія. Эти жертвоприношенія можетъ совершить только рѣзникъ - лицо духовное, соотвѣтствующее нашему священнику. Ему помогаютъ прислужники - левиты. Я ихъ также видѣлъ на бойнѣ - они соотвѣтствуютъ нашимъ дьячкамъ и причетникамъ, которые несомнѣнно подраздѣляются у нихъ на нѣсколько разрядовъ. Вотъ въ этотъ-то храмъ-скинію насъ и не пускаютъ и не впускаютъ даже простыхъ евреевъ. Доступъ туда разрѣшенъ только священнослужителямъ, простые же смертные могутъ быть лишь зрителями и стоять въ отдаленіи - это я также видѣлъ на бойнѣ. Если вы проникнете въ ихъ тайну - вамъ грозятъ местью, васъ готовы побить камнями, и если васъ что можетъ спасти, такъ это общественное положеніе и, быть можетъ, случайныя обстоятельства - это я также на себѣ испыталъ. Но мнѣ могутъ возразить: но вѣдь внѣшность бойни не соотвѣтствуетъ внѣшности древней скиніи. Да, это правда. Но я объясняю себѣ это тѣмъ, что еврейство не желаетъ привлекать къ себѣ слишкомъ зоркое вниманіе. Оно готово поступиться мелочами внѣшней конструкціи, готово идти на отступленія, чтобы цѣною ихъ купить тайну ритуала во всей его библейской неприкосновенности. Въ заключеніе не могу не сказать: какъ же мы мало знаемъ еврейство и евреевъ! Мы вѣдь совсѣмъ ихъ не знаемъ. Какъ они умѣло скрываютъ подъ фиговымъ листомъ невинности силу громадную, міровую силу, съ которой съ каждымъ годомъ приходится все больше и больше считаться.
Ответов - 1
Святополкъ: Примѣчанія {1} Печатается по: Жертвенный убой: (Что мнѣ случилось увидѣть). //Розановъ В.В. Обонятельное и осязательное отношеніе евреевъ къ крови. Парижъ,1929. {2} Животное должно стоять. Зачѣмъ? Зачѣмъ при длительномъ убоѣ, немоментальномъ? При его "процедурѣ", "церемоніи"? "Душа" убоя евреевъ - это страданіе: и нельзя не подумать, что "стояніе" жертвы входитъ въ идею ея истомы. "Жертва" должна была непремѣнно "томиться", какъ терафимъ въ маслѣ. Всякій, кто испытывалъ общую слабость (внезапныя заболѣванія), знаетъ, до чего хочется "лечь", "прилечь", "отдохнуть". Выемка же крови черезъ постепенные уколы должна производить страшное истощеніе жертвы, безумное безсиліе, изнемоганіе. "Почти вся кровь вышла"... "Дайте лечь", "ноги не держатъ", "не стою", "падаю"... "Стой!" - и (механически), не давая согнуться колѣнямъ, помощники главнаго рѣзника (могеля) устраивали искусственное и принудительное стояніе ребенку - ягненку ("переднія руки"). Замѣтимъ, что во время убоя они, какъ бы обнимая ("держать"), усиленно чувствовали ягненка и ярче обычнаго времени сознавали, что въ ихъ рукахъ дрожитъ коровій ребенокъ, коровій "мальчишка" ("Руки, руки, руки!"). {3} Параллель - въ "жертвоприношеніи въ Іерусалимскомъ храмѣ": голова (съ шеею) закалаемаго животнаго должна быть повернута на югъ, а лицо его должно быть повернуто на западъ. Явно разъ при убоѣ скота ему "держать голову", то это именно для того, чтобы придать головѣ не подлежащее случаю или перемѣнамъ положеніе; и не сомнѣваюсь - убой происходитъ съ соблюденіемъ всѣхъ, какія можно сохранить, подробностей храмового іерусалимскаго культа и обряда. {4} Жертвоприношеніе должно быть торжественнымъ и тихимъ. "Въ церкви не шумятъ, не кричатъ, даже не разговариваютъ". И блеяніе, крики животныхъ были исключены. Но сюда входила и облизываемая евреями "тоска"... Крикъ, голосъ, подача голоса, "позову родимую матушку" (даже у теленка) страшно облегчаетъ страданіе. Евреи тутъ-то и сказали: "Стопъ, ни звука!" То-то ихъ фарисейскій принципъ: "Не вари козленка въ молокѣ его матери" и "Мы вообще гуманны"... Какъ они "гуманны", мы узнаемъ, когда попадемъ въ ихъ власть. Тутъ они насъ "усадятъ въ кадушки съ масломъ". Одна въ высшей степени образованная свидѣтельница (заграничное образованіе) передавала мнѣ, что однажды была свидѣтельницей рѣдкаго зрѣлища, когда евреи въ случившейся ссорѣ съ молдаванами на базарѣ не бѣжали, а вступили въ драку: евреи вдругъ и разомъ съ визжаніемъ кинулись на мужиковъ и начали ихъ кусать и царапать (не колотить кулаками, не побороть) съ такимъ неистовствомъ, что "я почувствовала испугъ, ужасъ, смятеніе. У меня потемнѣло въ глазахъ отъ страха". Вмѣшалась полиція и разогнала. На экскурсіи гимназистки-еврейки чуть не побросали за бортъ парохода русскихъ (меньшинство), и мнѣ дочь съ (дѣвичьимъ) смѣхомъ (безъ гнѣва) передавала: "Меня они прижали въ уголъ, и знаешь, папа, чуть насъ не столкнули въ воду". Это еврейки-гимназистки на экскурсіи увидѣли впервые въ "мѣстечкѣ" бѣдныхъ ребятишекъ-евреевъ. Русскіе не сказали ни единаго слова подругамъ и вообще были совершенно невинны... Дочь нисколько не жаловалась на подругъ, даже не имѣла ни капли гнѣва, а лишь недоумѣніе. И разсказала лишь года черезъ полтора. {5} Поразительно. Форменное жертвоприношеніе. Даже зная, что убой "ритуаленъ" по правиламъ и методу, невозможно, однако, было предположить этихъ деталей и всегда этого поистинѣ ужаснаго образа. Да, это поистинѣ "религія ужаса"; да, это, конечно, "Молохъ". Кто тиранитъ таракана, отрывая ножку за ножкой, кто станетъ у живой курицы выщипывать перья - бѣги его, человѣкъ. Онъ когда-нибудь доберется и до тебя. {6} Ужасъ! Ужасъ! Ужасъ! Мистическій ужасъ страданія. О, вотъ что значитъ "хамитическія религіи", о которыхъ такія вялыя, такія "травоядныя" слова мы читаемъ и учебникахъ и жалкихъ "обзорахъ" по исторіи религій... {7} Просто облизываются, это-то чувствуется. Такъ "облизывались" Герценштейнъ, Иоллосъ и Танъ, толкая крестьянъ на дворянскія усадьбы при отсутствіи воинской защиты. Милые и добродѣтельные "человѣколюбцы" и "наши сограждане"... {8} Конечно, это храмовое, древнее жертвоприношеніе. Смотри о приставленіи сосуда къ горлу птицъ, послѣ того какъ священникъ ногтемъ прорѣзалъ "противъ затылка" головку горлицѣ, перерѣзалъ артеріи и вены, но не отдѣляя вполнѣ головы. И птичекъ-то выбрали самыхъ кроткихъ - голубей, горлинокъ... Всѣ "Ющинскій", вездѣ "Ющинскій"... "Дай-тѣ намъ не вора, не разбойника, не хулигана - не взрослаго даже дайте, а первую и лучшую невинность свою; ее-то мы и разопнемъ. О какъ понятенъ Іиусъ и Его Крестная смерть! Поистинѣ то былъ послѣдній уколъ сатанинскаго культа ихъ. И какъ хорошо, что Онъ раздавилъ этотъ чудовищный культъ, поистинѣ "смертію смерть поправъ". {9} Въ одномъ мѣстѣ Талмуда (много лѣтъ назадъ) я прочелъ, что полъ Іерусалимскаго храма заливался кровью такъ, что кровь доставала священникамъ "по щиколки", и они должны были осторожно нести облаченія, дабы не запачкать ихъ въ крови. {10} Подозрѣваю, что и раздѣлка не совсѣмъ проста, а была въ древности и является теперь въ своемъ родѣ "магическимъ" разъятіемъ на части "и органы", изъ коихъ каждая вѣдь часть ясно "говоритъ собою", "и говоритъ именно евреямъ", имѣющимъ ключъ къ смыслу каждой "жилки", и "почечки", и "печени", и "тука"... Увѣренъ, это все далеко не "просто"... - {11} Ну вотъ, это талесы, въ которыхъ молятся. Разсказъ автора тѣмъ болѣе драгоцѣненъ и свѣжъ, тѣмъ болѣе практиченъ и точенъ, что ему "не подсказывало" ничего какое бы то ни было знаніе юдаизма, даже "талесовъ", и что въ нихъ одѣваются не "раввины" а вообще всѣ евреи при молитвѣ. {12} Вотъ-вотъ! "Молитва" въ храмѣ. А какъ суть-то "молитвы" и "храмы" угрюмы, страшны, то таковы и лица у "молящихся въ талесахъ". Взглянуть бы на рысь, когда она припала къ шеѣ лося и пьетъ кровь: лицо, вѣроятно, "угрюмое и сосредоточенное". {13} О, какъ это важно! Вѣдь это "Высшая академія юдаизма", и тутъ даже "сторожа" и "невѣжды" благоговѣютъ. {14} О-о! Страшно важно. Дѣйствительно евреи въ вѣчномъ говорѣ - "трещотки". Что же тутъ замолчали? "Душа (черезъ жертву и даже одно зрѣніе ея) соединяется съ Богомъ Израилевымъ". {15} Тутъ-то, зрю я духомъ, и причина надписи въ іерусалимскомъ храмѣ: "Кто переступитъ дальше за эту черту - пусть пеняетъ на себя, ибо послѣдуетъ смерть". Степень ужаса настоящаго іудейскаго жертвоприношенія, "по всей формѣ", иногда съ тысячами убитыхъ въ одинъ день животныхъ, должна была во всякомъ третьемъ и незаинтересованномъ человѣкѣ вызвать такой ужасъ и негодованіе, что... стѣны Іерусалима затрещали бы гораздо раньше еще Веспасіана... Держа въ тайнѣ внутренность храма, они оберегали "я" свое среди народовъ, ибо народы, люди единымъ духомъ и единою мышцею разнесли бы по клокамъ воистину демоническое (съ точки зрѣнія общечеловѣческой) гнѣздо невѣроятныхъ мукъ и боли.
полная версия страницы